Фрэнсис Бэкон

Я много раз пересматривала фильм Джона Мэйбери Любовь — это дьявол. Штрихи к портрету Бэкона. Серонхелия всегда дрочила и будет дрочить на эту картину. Художественный язык Бэкона - распятые свиные каркасы, скрученные в дугу двуногие, испускающие дух на унитазе, орущие благим матом католические священники со снесенными черепами. Весь этот непрестанный апокалипсис плоти, давно ставший азбукой визуальной культуры, на которой выучилось не только современное искусство, но и дизайн, и кинематограф, и вся виртуальная реальность с ее пиксельными потрохами. Бэкон был и остается самым физиологичным художником всех времен. Приключения плоти стали не только основным сюжетом его картин, но и лейтмотивом биографии. Он и рисовал на грубой, необработанной изнанке холста - проиграв однажды все деньги в Монте-Карло и не имея больше холстов для работы, Бэкон принялся заполнять обратную сторону уже нарисованных картин. "Это было откровение, - говорил художник. - Изнанка холста подошла мне куда больше - с нее ничего нельзя стереть; попав на холст, мазок остается на нем навсегда. Только такую картину я считаю произведением искусства". Кроме грубой фактуры полотна, не менее важным для Бэкона было и ощущение своего тела внутри мастерской - всю жизнь художник рисовал в крошечных студиях-чуланах, посреди неописуемого хаоса и беспорядка. "В детстве, когда я плохо себя вел, нянька часто запирала меня в шкаф на несколько часов. Ощущение скомканного пространства стало определяющим для меня - я могу работать только в таких условиях". В конце 30-х Бэкон познакомился с античной трагедией - в особенности его взволновали образы фурий-эвменид из эсхиловой Орестеи. Кровожадная цитата из пьесы отца греческой трагедии - Запах крови улыбается мне - стала последней каплей, переполнившей бурлящий котел бэконовского воображения. Триптих Три наброска фигур у подножия распятия. Это именно тот Бэкон, которого мы знаем: троица фаллических мутантов с широко раскрытыми человеческими ртами на фоне томатно-оранжевых бэкграундов. Джордж Даер. Даер был странноватым скромнягой-воришкой из Ист-Энда, который как-то пытался забраться к художнику домой - да так и остался там на правах сожителя, собутыльника и музы. Портреты Даера и посвященный ему посмертный триптих – вершина гуманистической части наследия Бэкона, в том числе - по своему запредельному эмоциональному накалу. Даер был конченым алкоголиком, плохо вписывался в утонченную тусовку Бэкона и, кроме того, любил досадить патрону - разбрасывал марихуану по квартире, а потом звонил в полицию, несколько раз пытался демонстративно покончить с собой.