Следуя законам эволюции, любая форма жизни стремится скопировать себя. Именно поэтому массы всегда традиционны. Что в Норвегии, что в Иране – они воспроизводят определённый порядок. Будет он фашистским, либеральным или социалистическим – зависит от культурного качества конкретных масс. Какими бы продвинутыми не были массы, они всегда будут плыть по течению. И это естественно. Эволюционная функция обывателя – соблюдать норму, обеспечивающую более-менее стабильное существование вида. По самой своей природе массы скучны, посредственны и консервативны. Всё новое и другое претит им, потому что выпадает из текущего порядка и, следовательно, представляет для него угрозу. Точно так же, как гомофобы пытаются вытеснить геев, точно так же и геи, ставшие частью нормальных масс, превращаются в новых консерваторов и выступают уже против следующих ненормальных – скажем, тех, кто ратует вообще за отмену жопы в пользу звездолёта. Это говорит о том, что культурные трансформации не влияют на саму механику эволюции. Одним она диктует быть, как все, других – призывает отличаться. Социальная функция Другого заключается в развитии человека. Пока масса защищает порядок от перемен, т.е. риска смерти, Другой извращается и трансгрессирует. Под единогласное возмущение обычных рыб он выходит за рамки озера, – на берег, – чтобы променять плавники на лапы. Такой бартер открывает новые возможности для всех, и защищает общество от энтропии. Утки ненавидят гадкого утёнка не потому, что он «гадкий», но потому, что он – лебедь, т.е. Другой. Рыба-мутант заявляет желание променять понятное и привычное на Другое, т.е. «неизвестно ещё какое». Эта дерзость, несомненно, раздражает массы, которые существуют по принципу «лучшее враг хорошего». В конце концов, Другое действительно не гарантирует, что за ним последует Лучшее. Оно гарантирует только само себя: Другое. Всё это я к тому, что «быть толпой» и «быть личностью» – в равной степени императивы эволюции. Это не отменяет того, что толпа и личность должны пребывать в перманентном конфликте, – борьбе за власть своего кода, – но намекает на то, что улучшение масс – занятие глупое и бессмысленное. Я нахожу эгоизм симптомом умственной зрелости. Так как мне тягостно видеть складку грусти на любимом лице, то я ради самого себя стараюсь изгладить её поцелуем. Я люблю людей, но люблю их с полным сознанием моего эгоизма, люблю потому, что любовь доставляет мне счастье. Вся скука мира производится в толпе. Единственный путь в Захватывающее – это путь эгоистического мутанта: того Другого, которого всегда мало, кто слышит иной барабан и пьет вдали от стада – среди звёзд и чудес. Выступая за социализацию гомосексуализма, я пропагандирую его как норму и вариант выбора. Однако какое мне дело до геев, если сам я – не гей? Ответ прост: поскольку разнообразие является моим личным интересом, а также неизменным условием моего удовольствия, я поддерживаю гея как Другого, и, значит, Себя. Фашист – мой враг не потому, что «плохо ненавидеть и убивать», но потому, что он устремлен покончить с Другим как таковым; в его проекте у разнообразия нет перспектив. И, следовательно, нет в нём счастья для Меня.